15 октября Иден прибыл в Каир. Он вел подробные переговоры с генералами Уэйвеллом и Мэйтлэндом Вильсоном, который командовал армией Пустыни. Существовала твердая уверенность в том, что удастся отразить наступление итальянцев. Генерал Вильсон считал, что итальянцы могут развернуть против Мерса-Матруха не более трех дивизий, так как ограничивающими факторами являлись снабжение, в особенности водой, и коммуникации. Для противодействия этим силам он располагал 7-й танковой дивизией, получившей подкрепление в виде вновь прибывших танковых полков, индийской 4-й дивизией, гарнизоном Мерса-Матруха в составе пяти стрелковых батальонов, батальоном пулеметчиков и восемью или девятью батареями, английская 16-я усиленная бригада и новозеландская усиленная бригада прибыли из Палестины.
Австралийская усиленная бригада находилась к западу от Александрии; австралийская 2-я бригада двигалась туда же. Имелась также польская бригада. Генерал Вильсон, как писал Иден, считал, что сосредоточения этих сил достаточно, чтобы отразить наступление противника и нанести ему поражение при условии, что Вильсон будет обеспечен надлежащей поддержкой авиации. Иден добавлял, что было произведено затопление местности, о котором я просил, и воздвигнуты противотанковые заграждения. Он прислал обширный перечень требований и, в частности, просил самолетов. Эти последние легче было просить, чем дать в период, когда бомбардировка Лондона достигала наивысшей точки. Он настаивал на том, чтобы ноябрьский конвой забрал роту пехотных танков и доставил ее в Порт-Судан для того, чтобы предпринять наступление с целью предотвратить угрозу движения итальянцев из Кассалы на Голубой Нил.
Иден поднял также в Каире весьма уместный вопрос: какие действия будут предприняты нашими войсками, если допустить, что итальянцы не начнут наступления? В ответ на это генералы заговорили о своих надеждах насчет собственного наступления.
Иден затем договорился о том, чтобы турецкая миссия присоединилась к нашей армии, и предложил генералу Смэтсу встретиться в Хартуме, чтобы обсудить обстановку и особенно наш план суданского наступления. Меня настолько ободрили полученные от него сведения, что я стал жаждать перехода в наступление в Западной Пустыне.
Глава одиннадцатая
Отношения с Виши и Испанией
Несмотря на подписание Францией перемирия, события в Оране и прекращение наших дипломатических отношений с Виши, я никогда не переставал ощущать единства с Францией. Первейшим нашим долгом было оказать лояльную поддержку генералу де Голлю, сохранявшему мужественную твердость. 7 августа я подписал с ним военное соглашение, касавшееся практических нужд. Английские радиопередачи доносили до Франции и всего мира его волнующие выступления. Смертный приговор, вынесенный ему правительством Петэна, прославил его имя. Мы делали все от нас зависящее, чтобы помочь ему и расширить возглавляемое им движение.
В то же время необходимо было поддерживать контакт не только с Францией, но даже с Виши. Поэтому я всегда старался извлечь из этого наибольшую пользу. Я был очень рад, когда в конце года Соединенные Штаты направили в Виши в качестве посла такого влиятельного и сильного человека, как адмирал Леги, который был столь близок к президенту. Я неоднократно поощрял Маккензи Кинга держать в Виши своего представителя, способного и образованного Дюпюи. Это, по крайней мере, было окно во двор, куда мы не имели иного доступа.
25 июля я направил министру иностранных дел памятную записку, в которой писал:
«Я хочу помочь организовать нечто вроде тайного заговора среди вишистского правительства, при помощи которого кое-кто из членов этого правительства, быть может, с ведома тех, кто останется, сбегут в Северную Африку, чтобы заключить более выгодную для Франции сделку, находясь на побережье Северной Африки и занимая независимое положение. Для того чтобы достигнуть этой цели, я пущу в ход как продовольствие, так и другие приманки, а также убедительные доводы».
Наша последовательная политика состояла в том, чтобы заставить правительство Виши и его членов осознать, что в отношении нас никогда не поздно исправить положение. Что бы ни случилось в прошлом, Франция была нашим товарищем по несчастью, и ничто, кроме настоящей войны между нами, не должно было помешать ей разделить с нами победу.
Такая позиция была жестокой по отношению к де Голлю, который рисковал всем, но не ронял знамени, хотя горстка его сторонников за пределами Франции никогда не могла претендовать на то, чтобы быть реальной заменой существующему французскому правительству. Тем не менее мы делали все возможное, чтобы усилить его влияние, авторитет и власть. Он со своей стороны, естественно, возражал против каких бы то ни было связей между нами и Виши и считал, что мы должны сохранять по отношению к нему исключительную лояльность. Он полагал также, что с точки зрения его престижа в глазах французского народа важно, чтобы он держал себя гордо и надменно по отношению к коварному Альбиону, хотя он и был эмигрантом, зависевшим от нашей защиты и жившим в нашей среде. Ему приходилось быть грубым с англичанами, чтобы доказать французам, что он не является английской марионеткой. Он, несомненно, проводил эту политику с большой настойчивостью. Однажды он даже объяснил мне этот прием, и я хорошо понял исключительные трудности стоявшей перед ним проблемы. Я всегда восхищался его огромной силой.
21 октября я выступил по радио с обращением к французскому народу. Подготавливал я это краткое выступление с большим старанием, так как должен был произнести его на французском языке.
«Французы!
На протяжении тридцати с лишним лет мира и войны я шел с вами и по-прежнему иду по тому же пути. Сегодня я обращаюсь к вам, сидящим у своих очагов, где бы вы ни находились и какова бы ни была ваша судьба. Я повторяю молитву, написанную на окружности луидора: «Боже, защити Францию» («Dieu protege la France»). Здесь, в Англии, под обстрелом бошей мы не забываем об узах и связях, соединяющих нас с Францией, продолжаем стойко и с воодушевлением отстаивать дело европейской свободы и справедливости для простых людей во всех странах, дело, во имя которого мы вместе с вами подняли меч.
Чего же мы, англичане, хотим от вас в этот тяжкий и горький час? В этот момент борьбы за победу, которую мы разделим с вами, мы просим вас, если вы не можете помочь, по крайней мере не мешать нам. Скоро вы сможете сделать более сильными руки, которые наносят удар за вас, и вы должны добиться этого. Но даже сейчас мы верим, что французы, где бы они ни находились, испытывают радость и душа их наполняется гордостью, когда мы добиваемся успеха в воздухе, или на море, или — ибо это случится вскоре — на суше.
Помните, что мы никогда не остановимся, никогда не устанем, никогда не сдадимся и что весь наш народ и империя поклялись очистить Европу от нацистской чумы и спасти весь мир от новых ужасов средневековья. Не думайте, как это внушает вам контролируемое немцами радио, что мы, англичане, стремимся захватить ваши корабли и колонии. Мы стремимся вышибить дух из Гитлера и гитлеризма…
Да здравствует Франция! Да здравствует движение простых людей во всех странах к овладению справедливым и истинным наследием, к более светлому и счастливому веку!»
Нет сомнения в том, что этот призыв дошел до сердца миллионов французов; и по сей день мне напоминают о нем мужчины и женщины различных классов Франции, которые всегда относились ко мне с величайшей благожелательностью, несмотря на те суровые дела, которые мне приходилось совершать — иногда по отношению к ним — во имя нашего общего спасения.
И действительно, приходилось настаивать на существенных моментах. Мы не могли ослабить блокаду Европы, и особенно Франции, пока там господствовал Гитлер. Хотя время от времени, идя навстречу пожеланиям Америки, мы пропускали в неоккупированную Францию некоторые суда определенной категории с медикаментами, тем не менее мы, не колеблясь, останавливали и обыскивали все остальные суда, направлявшиеся во французские порты или выходившие из них. Что бы ни сделало Виши, на благо или во вред, мы не покидали де Голля и не мешали расширению сферы его влияния в колониях. И прежде всего мы не допустили бы, чтобы какая-нибудь часть французского флота, находившаяся в бездействии в портах Французской империи, вернулась бы во Францию.